Для русских, чехов, украинцев и сербов должна быть единая святыня -- язык Пушкина

Дело было так. В 1851 году молодой писатель Г.П. Данилевский и профессор
Московского университета О.М. Бодянский посетили Н.В. Гоголя (1809 - 1852).
Описание визита находим в работе Данилевского "Знакомство с Гоголем":
"А Шевченко? -- спросил Бодянский. Гоголь на этот вопрос с секунду
помолчал и нахохлился. На нас из-за конторки снова посмотрел осторожный
аист. "Как вы его находите?" -- повторил Бодянский. -- "Хорошо, что и
говорить, -- ответил Гоголь: -- только не обидьтесь, друг мой... вы -- его
поклонник, а его личная судьба достойна всякого участия и сожаления..." --
"Но зачем вы примешиваете сюда личную судьбу? -- с неудовольствием возразил
Бодянский; -- это постороннее... Скажите о таланте, о его поэзии..." --
"Дегтю много, -- негромко, но прямо проговорил Гоголь; -- и даже прибавлю,
дегтю больше, чем самой поэзии. Нам-то с вами, как малороссам, это, пожалуй,
и приятно, но не у всех носы, как наши. Да и язык..." Бодянский не выдержал,
стал возражать и разгорячился. Гоголь отвечал ему спокойно. "Нам, Осип
Максимович, надо писать по-русски, -- сказал он, -- надо стремиться к
поддержке и упрочнению одного, владычного языка для всех родных нам племен.
Доминантой для русских, чехов, украинцев и сербов должна быть единая
святыня -- язык Пушкина, какою является Евангелие для всех христиан,
католиков, лютеран и гернгутеров. А вы хотите провансальского поэта Жасмена
поставить в уровень с Мольером и Шатобрианом!" -- "Да какой же это
Жасмен?" -- крикнул Бодянский: -- "Разве их можно равнять? Что вы? Вы же
сами малоросс!" -- "Нам, малороссам и русским, нужна одна поэзия, спокойная
и сильная, -- продолжал Гоголь, останавливаясь у конторки и опираясь на нее
спиной, -- нетленная поэзия правды, добра и красоты. Я знаю и люблю
Шевченко, как земляка и даровитого художника; мне удалось и самому кое-чем
помочь в первом устройстве его судьбы. Но его погубили наши умники,
натолкнув его на произведения, чуждые истинному таланту. Они все еще
дожевывают европейские, давно выкинутые жваки. Русский и малоросс - это души
близнецов, пополняющие одна другую, родные и одинаково сильные. Отдавать
предпочтение, одной в ущерб другой, невозможно. Нет, Осип Максимович, не то
нам нужно, не то. Всякий, пишущий теперь, должен думать не о розни; он
должен прежде всего поставить себя перед лицо Того, Кто дал нам вечное
человеческое слово..." Долго еще Гоголь говорил в этом духе. Бодянский
молчал, но очевидно, далеко не соглашался с ним. "Ну, мы вам мешаем, пора
нам и по домам!" -- сказал, наконец, Бодянский, вставая. Мы раскланялись и
вышли. "Странный человек, -- произнес Бодянский, когда мы снова очутились на
бульваре, -- на него как найдет. Отрицать значение Шевченко! Вот уж, видно,
не с той ноги сегодня встал". Вышеприведенный разговор Гоголя я тогда же
сообщил на родину близкому мне лицу, в письме, по которому впоследствии и
внес его в мои начатые воспоминания. Мнение Гоголя о Шевченко я не раз, при
случае, передавал нашим землякам. Они пожимали плечами и с досадой объясняли
его посторонними, политическими соображениями, как и вообще все тогдашнее
настроение Гоголя.